БИБЛИОТЕКА


Виктор Пелевин

ЗАТВОРНИК И ШЕСТИПАЛЫЙ




– Отвали.
– ?..
– Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.
– А на что это ты смотришь?
– Вот идиот, Господи... Ну, на солнце.

Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и щурясь уставился вверх.

– Да... Живем, живем – а зачем? Тайна веков. И разве постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.

– Шестипалый, – немедленно представился Шестипалый.

– Я Затворник, – ответил незнакомец. – Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

– Уже не у нас, – ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. – Вот это да!

– Чего? – подозрительно спросил Затворник.

– Вон, гляди! Новое появилось!

– Ну и что?

– В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

– А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.

– А где? – спросил Шестипалый.

Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.

– Снова ты. Ну, чего тебе надо?

– Так. Поговорить хочется.

– Да ведь ты не умен, я полагаю, – ответил Затворник. – Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай...

Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, – даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.

– Я бы пошел, – сказал Шестипалый, – только они меня прогнали.

– Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

– Настоящие?

– А то какие же. Они мне так и сказали – у нас, можно сказать, самый решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев... Нашел, говорят, время...

– Какой еще "решительный этап"?

– Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

– А, – сказал Затворник, – понятно. – Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?

– Точно, – удивился Шестипалый. – А откуда ты знаешь?

– Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.

– Да ну, – сказал Шестипалый. – Он же впервые происходит.

– Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.

Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.

– Чего это ты? – с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.

– Это жест, – ответил Затворник. – Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.

– А какое ты сейчас прочел стихотворение?

– Такое, – сказал Затворник.

Иногда я грущу,
глядя на тех, кого я покинул.
Иногда я смеюсь,
и тогда между нами
вздымается желтый туман.

– Какое ж это стихотворение, – сказал Шестипалый. – Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

– А ты хоть одно помнишь? – спросил он. – Прочти-ка.

– Сейчас. Близнецы... Близнецы... Ну, короче, мы там говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, но как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там...

– Хватит, – сказал Затворник.

Наступило молчание.

– Слушай, а тебя тоже прогнали? – нарушил его Шестипалый.

– Нет. Это я их всех прогнал.

– Так разве бывает?

– По-всякому бывает, – сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: – Скоро темно станет.

– Да брось ты, – сказал Шестипалый, – никто не знает, когда темно станет.

– А я вот знаю. Хочешь спать спокойно – делай как я. – И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое пространство стена, довольно высокая, в его рост. Затворник отошел от законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: – Вот. Я это называю убежищем души.

– Почему? – спросил Шестипалый.

– Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

Шестипалый начал ковыряться. У него ничего не выходило – стена обваливалась. По правде говоря, он и не особо старался, потому что ничуть не поверил Затворнику насчет наступления тьмы, – и когда небесные огни дрогнули и стали медленно гаснуть, а со стороны социума донесся похожий на шум ветра в соломе всенародный вздох ужаса, в его сердце возникло одновременно два сильных чувства: обычный страх перед неожиданно надвинувшейся тьмой и незнакомое прежде преклонение перед кем-то знающим о мире больше, чем он.

– Так и быть, – сказал Затворник, – прыгай внутрь. Я еще построю.

– Я не умею прыгать, – тихо ответил Шестипалый.

– Тогда привет, – сказал Затворник и вдруг, изо всех сил оттолкнувшись от земли, взмыл вверх и исчез за стеной, после чего все сооружение обрушилось на него, покрыв его равномерным слоем опилок и торфа. Образовавшийся холмик некоторое время подрагивал, потом в его стене возникло маленькое отверстие – Шестипалый еще успел увидеть в нем блестящий глаз Затворника, – и наступила окончательная тьма.

Разумеется, Шестипалый, сколько себя помнил, знал все необходимое про ночь. "Это естественный процесс", – говорили одни. "Делом надо заниматься", – считали другие, и таких было большинство. Вообще, оттенков мнений было много, но происходило со всеми одно и то же: когда без всяких видимых причин свет гас, после короткой и безнадежной борьбы с судорогами страха все впадали в оцепенение, а придя в себя (когда светила опять загорались), помнили очень мало. То же самое происходило и с Шестипалым, пока он жил в социуме, а сейчас – потому, наверное, что страх перед наступившей тьмой наложился на равный ему по силе страх перед одиночеством и, следовательно, удвоился, – он не впал в обычную спасительную кому. Вот уже стих далекий народный стон, а он все сидел съежась возле холмика и тихо плакал. Видно вокруг ничего не было, и, когда в темноте раздался голос Затворника, Шестипалый от испуга нагадил прямо под себя.

– Слушай, кончай долбить, – сказал Затворник, – спать мешаешь.

– Я не могу, – тихо отозвался Шестипалый. – Это сердце. Ты б со мной поговорил, а?

– О чем? – спросил Затворник.

– О чем хочешь, только подольше.

– Давай о природе страха?

– Ой, не надо! – запищал Шестипалый.

– Тихо ты! – прошипел Затворник. – Сейчас сюда все крысы сбегутся.

– Какие крысы? Что это? – холодея спросил Шестипалый.

– Это существа ночи. Хотя на самом деле и дня тоже.

– Не повезло мне в жизни, – прошептал Шестипалый. – Было б у меня пальцев сколько положено, спал бы сейчас со всеми. Господи, страх-то какой... Крысы...

– Слушай, – заговорил Затворник, – вот ты все повторяешь – Господи, Господи... у вас там что, в Бога верят?

– Черт его знает. Что-то такое есть, это точно. А что – никому не известно. Вот, например, почему темно становится? Хотя, конечно, можно и естественными причинами объяснить. А если про Бога думать, то ничего в жизни и не сделаешь...

– А что, интересно, можно сделать в жизни? – спросил Затворник.

– Как что? Чего глупые вопросы задавать – будто сам не знаешь. Каждый как может лезет к кормушке. Закон жизни.

– Понятно. А зачем тогда все это?

– Что "это"?

– Ну, вселенная, небо, земля, светила – вообще все.

– Как зачем? Так уж мир устроен.

– А как он устроен? – с интересом спросил Затворник.

– Так и устроен. Движемся в пространстве и во времени. Согласно законам жизни.

– А куда?

– Откуда я знаю. Тайна веков. От тебя, знаешь, свихнуться можно.

– Это от тебя свихнуться можно. О чем ни заговори, у тебя все или закон жизни, или тайна веков.

– Не нравится, так не говори, – обиженно сказал Шестипалый.

– Да я и не говорил бы. Это ж тебе в темноте молчать страшно.

Шестипалый как-то совершенно забыл об этом. Прислушавшись к своим ощущениям, он вдруг заметил, что не испытывает никакого страха. Это его до такой степени напугало, что он вскочил на ноги и кинулся куда-то вслепую, пока со всего разгона не треснулся головой о невидимую в темноте Стену Мира.

Издалека послышался скрипучий хохот Затворника, и Шестипалый, осторожно переставляя ноги, побрел навстречу этим единственным во всеобщей тьме и безмолвии звукам. Добравшись до холмика, под которым сидел Затворник, он молча улегся рядом и, стараясь не обращать внимания на холод, попытался уснуть. Момента, когда это получилось, он даже не заметил.


СКАЧАТЬ ВЕСЬ ТЕКСТ


ДАЛЬШЕ
Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)