ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Знатоки живописи хвалятся, что могут определить по цветам картины, в каких местах живет или жил художник. Яркие и чистые цвета говорят о жизни у теплого моря.
Я уже говорил, что в будущем все станут жителями острова Бали.
Меня могут спросить, когда это случится – и как я себе мыслю переезд.
Я и сам об этом спрашиваю – себя, кого же еще? – но спрашиваю только потому, что надеюсь: а вдруг вопрос попадет за Стену – и соизволено будет хотя бы намекнуть.
Пока ждешь намека, ничего не остается, как только разговаривать с собой.
Несколько строк тому назад я пришел к выводу, что петь "Обнимитесь миллионы" будут и "при Метаязыке". Я тогда еще подумал, что взгляд из Будущего будет видеть в нас тех же поющих птичек – и с расстояния в N световых лет нами можно будет умиляться.
Я подразумевал, что из Будущего на нашу совокупность будут смотреть пусть объединенные в Метаязыке, но все же МЫ.
Сейчас эти представления кажутся мне наивными.
– Не МЫ, Нечто Иное, – говорю себе, надеясь, что во внутреннем мире хоть на секунду откроется бесконечность звездного неба, а то во внешнем мире пасмурно – и уже давно.
Тем временем, мой световой год замкнулся, потому что я снова в горах у той самой шумящей Реки, которая не дает слушать птиц.
Притягательность гор объяснима: с вершин далеко видно, и поэтому возникает иллюзия собственной значимости. А в долине кажется, будто ты у себя дома, только дом так велик, что в нем растут и вон те деревья на склоне – и течет Река, от которой надо отойти, чтоб услышать, как поют в твоем доме птицы.
Я сейчас в долине. Наверное потому мне легко представить, что каждое из моих деревьев, растущих между мной и Рекой, является Сигналом – для всего вокруг, в том числе и для меня.
Дерево начинало расти из тени, так что мне хочется уподобить свое стремление к Счастью тяге дерева к Свету.
Однако я понимаю, что это – всего лишь метафора, которая может что-то означать для людей, но ничего не значит для деревьев.
Потому что среда существования метафор – внутренний мир, в то время как деревья существуют в мире внешнем.
Во внешнем мире существует Свет, но не воспоминание о Свете, там есть Вода, но не воспоминание о Жажде.
Когда темнеет, вместо воспоминания о Свете из деревьев выделяется углекислый газ.
Вместо воспоминания о Жажде усыхают листья.
– Наглый запах цветка, – говорю я, и мне радостно играть с мыслью, что цветок меня слышит. На самом деле меня слышишь только ты, все сделавшая, чтобы взорвать мое желание оргазмом – и чтоб эта радость, заскочив по пути во тьму первобытного насилия, оказалась влекущим к новому желанию воспоминанием – как о запахе цветка.
Нет, мне не избежать трюизмов: красный цвет огня лучше всего смотрится на фоне тьмы, точно так же как зеленый цвет деревьев – на фоне голубизны, к примеру, если поднять голову из долины к небу.
Ночью шум Реки обернулся кошмаром сна: я отбрыкивался от десятков летавших у земли ос, а проснувшись, впервые обнаружил у себя симптом очередной болезни – и в который уже раз в себе разочаровался: страх оказался сильнее меня, потому что прошел только вместе с симптомом.
Как никогда раньше, мне стало ясно, что жить надо сегодняшним днем.
Поскольку в силу психологии это невозможно, то я скромно настаиваю, что внутри себя тоже надо быть политиком, чтобы жить сегодняшним днем насколько это возможно.
Я вспомнил, куда мне хочется всегда. Конечно же, – К пению птиц! – и, чтобы радость сиюминутного существования еще больше укрепилась, напомнил себе, что умирать еще не завтра.