<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>


Глава XXI

ВОСПРИЯТИЕ ПРОСТРАНСТВА

Мы, взрослые люди, познаем, по-видимому, мгновенно и вполне определенно величину и размеры предметов, среди которых живем и двигаемся, и расстояния между ними; сверх того, мы имеем довольно определенное понятие о целом, необъятном и непрерывном реальном пространстве, в котором находятся наш мир и все познаваемые нами предметы. Тем не менее несомненно, что мир ребенка представляется ему в этих отношениях очень неясным. Как же выросло у нас определенное представление о пространстве? Вот один из спорных вопросов психологии. Настоящая глава по необходимости должна быть коротка, ввиду чего я не буду вдаваться в полемику по этому вопросу и не представляю здесь исторического обзора учений о происхождении идеи пространства, ограничившись догматическим изложением тех выводов, которые мне кажутся наиболее правильными.

Протяженность есть свойство, которым обладают наряду с интенсивностью все ощущения. Раскаты грома и шум бури мы называем более объемистыми, чем скрип грифеля об аспидную доску; погружение нашего тела в теплую ванну дает более массивное ощущение, чем укол булавкой. Слабая невралгическая боль в лице, легкая, как паутина, кажется менее массивной, чем мучительно тяжкое ощущение ожога или сильная боль в виде колик или люмбаго на большом участке тела; одинокая звезда кажется меньше полуденного неба. Мышечные ощущения и ощущения, связанные с функциями полукружных каналов, имеют объем; не лишены его вкусы и запахи, а органические ощущения обладают им в довольно значительной степени.

Чувства переполнения и пустоты, одышки, трепета, головной боли наряду с общим осознанием протяженности нашего тела при тошноте, жаре, тяжелом чувстве сонливости и усталости служат примерами массивных ощущений. В таких случаях общий объем нашего тела начинает сознаваться значительно яснее и сильнее по сравнению с местными ощущениями толчков, давления и неудобства. Во всяком случае кожа и сетчатка суть органы, в которых пространственные элементы играют наиболее активную роль. Не только с помощью сетчатки мы воспринимаем большие объемы пространства, чем с помощью других органов чувств. Та чрезвычайная тонкость, с которой наше внимание может подразделять объем зрительных впечатлений и сознавать в нем друг подле друга сосуществующие части, не имеет себе ничего подобного. Ухо обладает способностью к подразделению этих объемов на части. Сверх того, объем ощущений для уха одинаков во всех направлениях. Измерения пространства в слуховых ощущениях сознаются так неясно, что здесь не может быть и речи о противоположении "поверхности" и "глубины"; всего лучше обозначить эти ощущения неопределенно-объемными.

Ощущения различных порядков можно грубо сравнивать между собой в отношении их "объемности". Слепорожденные, прозрев, удивляются величине воспринимаемых предметов, которые кажутся им, вопреки ожиданию, слишком большими. Франц рассказывает о пациенте, которого он вылечил от катаракты и которому все казалось гораздо большим по сравнению с понятиями, составленными им о величине предметов на основе одного лишь чувства осязания. Движущиеся предметы, особенно одушевленные существа, казались ему необыкновенно большими. Громкие звуки вызывают в нас ощущение чего-то огромного. Блестящие тела, по словам Геринга, вызывают у нас восприятие предметов с большим объемом (Raumhaft), нежели тела неблестящей окраски. <...> Полость рта кажется большей при ощупывании ее языком, чем на глаз. Дупло, образовавшееся во рту после удаления зуба, и движения расшатанного зуба кажутся неестественно значительными. Попавшая в ухо мошка, жужжа возле барабанной перепонки, может показаться величиной с бабочку. Давление воздуха на перепонку барабанной полости уха вызывает удивительно сильное впечатление.

Объемность ощущения, по-видимому, имеет очень мало отношения к размерам органа чувств, при посредстве которого оно возникает. Ухо и глаз – сравнительно малые органы, а между тем они дают ощущения с наибольшим объемом. То же несоответствие между объемкостью ощущений и размерами частей органа наблюдается в границах отдельных органов чувств. Предмет кажется меньше на боковых частях сетчатки, чем на желтом пятне. Это легко проверить, держа параллельно указательные пальцы перед глазом на расстоянии двух вершков и перенося взор с одного на другой; тогда палец, видимый боковым зрением, покажется более тонким. Если мы возьмем две точки, например ножки циркуля или острые концы ножниц, и, сохраняя неизменным расстояние между ними, будем проводить по коже две параллельные линии, то в некоторых частях пути линии будут казаться отстоящими далее, чем на самом деле. Если, например, мы проведем циркулем или ножницами поперек лица испытуемого, то субъекту будет казаться, что в средних частях пути ножки инструмента расходятся и описывают своим движением правильный незамкнутый эллипс (рис. 17).



Рис.17

Из только что сказанного вытекает прежде всего следующее: протяжение, различаемое во всяком ощущении (хотя в одних более развитое, чем в других), есть первичное ощущение протяженности, из которого все последующее точное познание пространственных отношений слагается при помощи процессов ассоциации, различения и подбора.

Построение реального пространства. Хотя для новорожденного, начинающего познавать внешний мир при помощи органов чувств, опыт обладает характером протяженности, однако пространственные отношения познаются им без отчетливого различения отдельных частей, направлений, размеров и расстояний. Потенциально комната, в которой находится новорожденный, может быть подразделена им на множество частей, неподвижных и двигающихся, и в каждый данный момент эти части находятся в известных отношениях друг к другу и к самому ребенку. Потенциально комната эта может помещаться ребенком в пространстве большего объема путем присоединения к ее объему частей пространства, составляющих остальной внешний мир. Но на самом деле части пространства, выходящие за пределы комнаты, и пространственные подразделения внутри комнаты не осознаются ребенком, и главный элемент его воспитания в течение первого года состоит в подробном ознакомлении с пространственными отношениями, в распознавании в них различий, в отождествлении сходного. Этот процесс может быть назван построением реального пространства как вновь воспринимаемого объекта, слагающегося из первичных хаотических впечатлений объемности. Построение (конструирование) заключает в себе ряд подчиненных друг другу процессов: 1) цельный объект зрения и осязания должен быть расчленен на меньшие объекты, различаемые в нем вполне определенным образом; 2) видимые или пробуемые на вкус объекты должны отождествляться с объектами осязаемыми, слышимыми и т.д. и наоборот, так что та же "вещь" должна познаваться ребенком как таковая, хотя он в отдельных случаях будет познавать ее весьма различными путями; 3) непосредственно познаваемый в данную минуту объем пространства должен стать в глазах ребенка определенно локализованной частью внутри окружающих объемов пространства, в которые заключен наш мир; 4) все объекты должны для ребенка расположиться в известном порядке по отношению друг к другу по трем так называемым измерениям; 5) ребенок должен научиться различать относительные размеры предметов, другими словами, измерять их. Рассмотрим эти процессы по порядку.

1. Подразделение или различение. Здесь мне остается немногое прибавить к тому, что было сказано в главе XIV. Движущиеся, острые, ярко освещенные куски всего поля восприятия привлекают внимание и тогда различаются как особые объекты, окруженные остальной частью зрительного или осязательного поля. То обстоятельство, что эти объекты, будучи раз выделены из окружающей области впечатлений, сохраняют свою обособленность от окружающего, останется всегда первичным фактом нашей чувственной восприимчивости, не поддающимся никакому дальнейшему объяснению. Впоследствии, после того как отдельные предметы один за другим выделялись из общего хаоса впечатлений и сделались привычными, внимание ребенка может направляться на несколько предметов одновременно. Он может тогда видеть и осязать сразу несколько предметов, находящихся один подле другого среди поля восприятия. Это осознание "сосуществования предметов друг подле друга" сначала очень неясно и может не заключать в себе различения определенных направлений и расстояний – и его также следует принять за нечто первично-данное в нашей чувственной восприимчивости.

2. Объединение различных видов ощущений в одну вещь. Когда два ощущения сознаются одновременно, мы стремимся объединять вызывающие их причины в понятие одной и той же вещи. Когда кондуктор электрической машины близко поднесен к нашей коже, то искра, блеск, которые мы видим, треск, который слышим, и укол, который осязаем, локализуются в том же месте и рассматриваются как различные стороны одного и того же явления – электрического разряда. Пространства, занимаемые видимым, слышимым и осязаемым объектами, сливаются в нашем представлении в одно пространство благодаря основному закону нашего сознания, закону, согласно которому мы упрощаем, объединяем и отождествляем воспринимаемые впечатления, насколько это возможно. Всякое чувственное впечатление, воспринимаемое вместе с другим, локализуется нами в том же месте. Места, занимаемые первым и вторым, сливаются для нас в одно место, занимаемое обоими впечатлениями. Место, в котором возникает одно, впоследствии кажется в то же время и местом нахождения другого. Таков первый чрезвычайно важный акт, при помощи которого познаваемые нами мировые явления распределяются в известном пространственном порядке.

При этом слиянии разнородных ощущений в один образ вещи одно из объединяемых ощущений принимается нами за вещь, остальные же рассматриваются нами как более или менее случайные свойства или способы проявления. Обыкновенно за коренное свойство вещи принимается то ощущение, которое отличается наибольшей устойчивостью и имеет наибольшее практическое значение по сравнению с остальными: таким бывает по большей части ощущение твердости или тяжести. Но тяжесть и твердость всегда бывают связаны с осязанием некоторого объема; мы всегда, имея возможность "видеть" осязаемое нашей рукой, сравниваем величины осязаемого и видимого, после чего образовавшееся в нашем уме общее представление об объеме данной вещи может также стать признаком, характеризующим ее сущность: нередко такую роль играет размер вещи, ее температура, вкус и т.д. Но по большей части температура, запах, звук, цвет и любые другие впечатления, сознаваемые нами в связи с известным видимым или осязаемым объемом, считаются в числе атрибутов данной вещи.

Правда, мы испытываем вкусовые и обонятельные ощущения, не видя и не осязая никакого предмета, но эти ощущения проявляются с особенной силой, когда связаны со зрительными и осязательными впечатлениями. Поэтому мы приписываем источник таких свойств соответствующим пространственным восприятиям, а сами свойства рассматриваем как нечто рассеянное в более утонченном виде в пространстве, занимаемом отдельными предметами. Во всех этих явлениях чувственные впечатления, места которых в пространстве сливаются в представление одного общего места, доставляются различными органами чувств. Такие чувственные данные не стремятся вытеснить одно другое из области сознания, но могут сознаваться все сразу. Нередко изменяется их общая интенсивность, достигая известного максимума. Таким образом, мы смело можем признать законом нашего сознания тот факт, что мы локализуем одно в другом те существующие в опыте впечатления, восприятия которых не препятствуют взаимно друг другу.

3. Сознание окружающего мира. Различные впечатления, воспринимаемые тем же органом чувств, взаимно препятствуют образованию соответствующих восприятий и не могут быть одновременно отчетливо осознаны. Вследствие этого мы не локализуем их в одном и том же месте, но располагаем в известном пространственном порядке одно подле другого в объеме, большем по сравнению с объемом, занимаемым каждым ощущением в отдельности. Мы обыкновенно улавливаем предмет, потерянный из виду, поворачивая глаза в том направлении, где думаем его найти, и с помощью постоянного передвижения глаз приучаемся рассматривать каждое поле зрения как нечто, связанное с восприятием других доступных зрению объектов во всех возможных направлениях. В то же время движения глаз, в связи с которыми соответственно изменяется поле зрения, также осознаются и запоминаются; и постепенно таким путем (благодаря образованию ассоциаций) то или другое движение глаз начинает вызывать в нашем сознании то или другое представление о новой группе предметов, вводимых нами в поле зрения. Вместе с тем внешние впечатления представляют неопределенное множество разнородных качеств. Отвлекаясь от их разнообразия, мы сосредоточиваем наше внимание на частях пространства, занимаемых ими, и разнородные движения становятся для нас единственными показателями этих частей пространства, вступая с ними в тесные ассоциации. Таким образом, мы все более и более начинаем рассматривать движение и видимое протяжение как два явления, взаимно обусловливающих друг друга, пока, наконец, не станем их считать просто синонимами; тогда пустое пространство начинает для нас означать просто область для движения. Психолог, отправляясь от этого факта, может легко дойти до ошибочного утверждения, будто мышечное чувство играет главную роль в образовании идеи пространства.

4. Порядок в пространственном расположении предметов. Мышечное чувство имеет большое значение при установлении порядка в расположении видимых, слышимых и осязаемых объектов. Я гляжу на точку, в это время изображение другой точки, появившееся на боковой части сетчатки, привлекает мое внимание, я немедленно направляю на это изображение желтое пятно и заставляю изображение падать последовательно на все промежуточные места сетчатки, описывая на ней линию. Линия, образованная быстрым движением второй точки, представляет сама по себе зрительный образ линии, имеющей конечными пунктами вторую и первую точки. Линия отделяет эти точки одну от другой, они оказываются расположенными по ее длине; таким образом, между ними устанавливается известное расстояние. Если третья точка, находящаяся еще ближе к периферии, привлечет наше внимание, то глаз придет в еще большее движение, и в результате на сетчатке получится продолжение линии: вторая точка теперь очутится между первой и третьей. В каждое мгновение нашей жизни предметы, лежащие на периферии поля зрения, описывают на сетчатке линии между своими изображениями и изображениями других предметов, от которых они отвлекают внимание, вытесняя их из центра поля зрения. Таким путем каждый пункт на периферии сетчатки напоминает о линии, на конце которой он лежит и которая может быть проведена движением глаз; даже неподвижное поле зрения в конце концов начинает означать систему пространственных отношений, установленных постоянной возможностью двигать глазами, проводя линии между центральными и периферическими частями сетчатки.

Тот же процесс происходит на нашей коже и на суставных поверхностях. Двигая рукой по предметам, мы проводим линии, соответствующие направлению движения, и на концах этих линий возникают новые осязательные впечатления. Эти линий проводятся и на коже, и на суставных поверхностях; в обоих случаях проведение их порождает в нас осознание определенного порядка или расположения в тех предметах, между которыми такие линии проводятся. То же следует распространить и на .слуховые, и на обонятельные ощущения. При определенном положении головы известные звуки или запахи осознаются наиболее явственно. Уже иной поворот головы делает данный звук или запах слабее, но доводит до максимума другой звук или запах.

Таким образом, два звука или два запаха находятся преимущественно в крайних точках линий движения, причем само движение представляет здесь такое перемещение головы в пространстве, характер которого обусловлен ощущениями, связанными частью с функциями полукружных каналов, частью с движениями шейных позвонков и частью с впечатлениями, получаемыми сетчаткой. При помощи таких актов всякий объект зрения, осязания, обоняния или слуха локализуется более или менее определенным образом по отношению к реальным, находящимся по бокам предметам, или к предметам только возможного опыта. Я говорю "к находящимся по бокам", не желая пока осложнять дела специальными соображениями о так называемом третьем измерении, расстоянии или глубине.

5. Взаимная соизмеримость объектов. С первого взгляда легко увидеть, что мы не можем непосредственно сравнивать точно пространственные отношения, связанные с различными ощущениями. Полость рта при ощупывании ее языком всегда будет казаться больше, чем при осязании пальцем или при рассматривании глазами. Наши губы при осязании всегда кажутся больше, чем равный им по величине участок кожи на бедре; во всех случаях сравнение производится непосредственно, но не дает точных результатов; для достижения последних нужно прибегнуть к иному приему.

Главными приемами при сравнении пространственных отношений, определяемых с помощью двух чувствительных поверхностей, служат наложение одной поверхности на другую и наложение одного внешнего предмета на многие чувствительные поверхности. Две кожные поверхности, наложенные одна на другую, ощущаются одновременно и, согласно психологическому закону, о котором мы говорили ранее, считаются занимающими то же место в пространстве. Такое же цельное и единичное по занимаемому месту впечатление дает нам видимая и осязаемая нами рука.

При этом отождествлении разнородных ощущений и сведении нескольких к одному общему впечатлению необходимо иметь в виду, что из двух постоянных ощущений, по которым мы определяем размеры двух соприкасающихся поверхностей, одно принимается за истинное показание, а другое – за иллюзию в том случае, когда показания того и другого ощущения противоречат друг другу. Например, в ямку, образовавшуюся на месте вырванного зуба, невозможно просунуть конец пальца, а при ощупывании языком она кажется такой большой, что конец пальца, по-видимому, легко может поместиться в ней. Да и вообще можно сказать, что рука, будучи почти исключительно органом осязания, при соприкосновении с другими частями кожи имеет решающее значение для определения размеров соприкасающейся с ней кожной поверхностью.

Но даже в случае, когда ощупывание одной поверхности с помощью другой оказалось бы невозможным, мы всегда могли бы измерять чувствительные поверхности, налагая тот же протяженный объект сначала на одну поверхность, потом на другую. Мы могли бы сперва, конечно, подумать, что предмет, с помощью которого мы будем измерять поверхности, во время переноса с одного места на другое увеличился или уменьшился в размерах, но стремление к упрощениям в истолковании мировых явлений вскоре вывело бы нас из затруднения, заставив предположить, что предметы при перемещении не меняют своих размеров, что огромное большинство и других ощущений не дают точных показаний и что с этим обманом чувств надо постоянно считаться.

Нет никаких оснований предполагать, что размеры двух пространственных впечатлений (например, линий или пятен), дающих изображения на двух различных частях сетчатки, осознаются первоначально как пространственные величины, находящиеся между собой в каком-нибудь определенном количественном отношении. Но если бы впечатления исходили от того же самого объекта, мы могли бы считать размеры соответствующих им изображений совершенно одинаковыми. Впрочем, последнее возможно только тогда, когда взаимные отношения в положении глаза и предмета остались неизменными. Когда же предмет, передвигаясь, меняет положения по отношению к глазу, то ощущение, вызываемое его изображением даже на той же части сетчатки, делается столь изменчивым, что мы перестаем придавать какое-либо постоянное значение возникающему при этом в каждый момент новому пространственному впечатлению на сетчатке.

Это игнорирование величины ретинального изображения стало у нас столь велико, что нам почти невозможно сравнивать при помощи зрения размеры предметов, находящихся на различных расстояниях, не прибегая к наложению. Мы не можем сказать заранее, какую часть далеко отстоящего дома или дерева закроет наш палец, поставленный перед глазом. Различие ответов на вопрос, как велика Луна (согласно наивной точке зрения, она величиной с каретное колесо или, по мнению других, с почтовую облатку), подтверждает этот факт самым разительным образом. Для начинающего чертежника наиболее трудно развить в себе способность непосредственно оценивать получаемую на сетчатке величину изображений, доставляемых глазу различными предметами в поле зрения. Чтобы достигнуть этой цели, он должен восстановить в себе то, что Рэскин называет невинностью глаза (innocence of the eye), т.е. нечто вроде детской способности воспринимать непосредственно цветовые пятна как таковые, не сознавая, что именно они означают.

У обыкновенного человека эта "невинность" утрачена. Из всех возможных зрительных размеров каждого предмета мы избрали один, который принимаем за истинный, все остальные рассматриваем лишь как указания на истинный размер. Эта реальная, истинная величина предмета определяется нашими эстетическими и практическими интересами. Мы считаем истинной ту величину, какую данный предмет имеет на расстоянии, с которого всего удобнее рассматривать его и различать в нем детали. Это – расстояние, на котором мы держим все, что хотим хорошенько рассмотреть. На более далеком расстоянии предмет оказывается слишком малым для детального рассмотрения, на более близком – слишком великим. Оба зрительных впечатления, слишком большое и слишком малое, игнорируются, вызывая в нас представление соответствующего им наиболее важного по значению образа. Смотря вдоль обеденного стола, я игнорирую тот факт, что тарелки и стаканы на противоположном конце кажутся значительно меньшими, чем находящиеся подле меня, ибо я знаю: все они одинаковы по величине. Непосредственное ощущение, воспринимаемое от них, стушевывается, теряет значение перед тем знанием, которым я обладаю лишь в воображаемой форме.

То, что касается величины, распространяется в данном случае и на форму предметов. Почти все видимые формы предметов представляют то, что мы называем перспективным искажением. Прямоугольные крышки столов обыкновенно кажутся нам имеющими два тупых и два острых угла; круги, нарисованные на коврах, обоях и листах бумаги, воспринимаются как эллипсы, параллельные линии кажутся сходящимися, человеческие тела – укороченными, и переходы от одной из этих изменчивых форм к другой бесконечны и непрерывны. Но среди них одной форме мы отдаем предпочтение, это та форма, которую имеет данный предмет в положении, наиболее выгодном для детального рассмотрения, т.е. когда наши глаза и предмет находятся по отношению друг к другу в так называемом нормальном положении. В этом положении голова наша держится прямо, а зрительные оси параллельны одна другой или симметрично конвергируют; плоскость предмета перпендикулярна плоскости зрения; если на плоскости предмета много параллельных линий, то она расположена так, чтобы линии были по возможности или параллельны, или перпендикулярны плоскости зрения. В этом положении мы сравниваем между собой все формы предметов, производим над ними точные измерения, имеющие для нас решающее, окончательное значение.

Огромное большинство ощущений служит лишь указанием на наличность других ощущений, которые считаются связанными с более реальными пространственными отношениями. Какое бы зрительное впечатление мы ни получали от предмета, мы всегда думаем о нем так, как будто он находился перед нашими глазами в нормальном положении. Только представляя предмет как бы в нормальном положении, мы верим, что видим его таким, каким он есть, в противном случае говорим, что нам он только кажется таким. Впрочем, опыт и привычка вскоре научают нас, что кажущаяся видимость рядом непрерывных градаций переходит в действительность. Кроме того, они убеждают нас в том, что кажущееся и действительное могут сменять друг друга самым причудливым образом. То настоящий круг может в известном положении превратиться в мнимый эллипс, то настоящий эллипс таким же путем превратится в мнимый круг, то прямоугольный крест принимает вид косоугольного, то косоугольный – вид прямоугольного.

Почти всякая форма при непрямом зрении может, таким образом, рассматриваться как производная от соответствующей формы при зрении в нормальном положении; и мы должны научиться подыскивать для всякой формы первого класса подходящую форму второго класса: мы должны определить, какой зрительной реальности соответствует данный зрительный знак. Научаясь этому, мы только выполняем закон экономии или упрощения, закон, который господствует во всей нашей психической жизни, когда мы думаем исключительно об одной "реальности" и стараемся по возможности игнорировать имеющийся в нашем сознании "знак", по которому мы узнаем ее. Ввиду того что "знаки" для каждой вероятно-реальной вещи многочисленны, а вещь одна и устойчива, мы, игнорируя первые и сосредоточивая внимание на второй, приобретаем ту же выгоду, какая получается для наших психических актов, когда мы игнорируем текучие, изменчивые образы, заменяя их связанными с ними точными и неизменными названиями. Выбор многочисленных "нормальных видимостей" из хаоса наших зрительных впечатлений для того, чтобы они служили нам при нашем мышлении прообразами реальных вещей, представляет некоторую аналогию с привычкой думать словами; аналогия эта в том, что в обоих случаях мы заменяем в мышлении многочисленные и изменчивые термины немногочисленными и неизменными.

Если зрительное ощущение может, таким образом, быть знаком, напоминающим о другом ощущении того же органа чувств, то еще с большим правом ощущения, принадлежащие одному органу чувств, могут быть показателем ощущений другого. По запаху или вкусу мы заключаем, что возле нас находится склянка одеколона, блюдо земляники или кусок сыру, которые могут быть видимы. Объекты зрения внушают мысль о наличности объектов осязания и наоборот. При всех этих напоминаниях одного ощущения о другом и заменах одного ощущения другим только один закон неизменно сохраняет значение, а именно: мы обыкновенно принимаем наиболее интересное для нас ощущение в данной вещи за наиболее истинное выражение ее природы. Здесь мы снова встречаем один из случаев избирательной душевной деятельности, о которой говорили в главе XI.

Третье измерение или расстояние. Эта роль ощущений как простых знаков, которые игнорируются нами, когда вызывают в нашем сознании мысль о наличности "означаемых" ими ощущений, была впервые подмечена Беркли в его "Опыте новой теории зрения" (1700). Он особенно настаивал на том, что "знаки" эти не были естественными знаками, но были свойствами объекта, которые просто ассоциировались путем опыта с другими, более постоянными внешними свойствами объекта, и напоминали нам о них. Осязательное ощущение и зрительное впечатление, получаемые от данного объекта, не имеют ничего общего между собой, и если я думаю о первом, воспринимая второе, или о втором, воспринимая первое, то это зависит только от того факта, что мне случалось раньше очень часто испытывать оба ощущения одновременно. Например, когда мы открываем глаза, мы видим, как далеко находится предмет. Но это чувство расстояния, согласно Беркли, никоим образом не может быть ретинальным ощущением, ибо точка в пространстве запечатлевается на сетчатке (ретине) только в виде пятна, которое проектируется "на дне глаза", и это пятно одинаково для всех расстояний.

Расстояние от глаз, с точки зрения Беркли, вовсе не зрительное, а осязательное ощущение, с которым у нас связаны различного рода зрительные знаки, например кажущаяся величина образа, его "бледность" или "неясность" и степень аккомодации и конвергенции. Называя расстояние осязательным ощущением, Беркли хочет скачать, что наше понятие о расстоянии заключается в представлении степени мышечного напряжения в руках или ногах, необходимого для того, чтобы мы могли прикоснуться к данному предмету. Многие психологи соглашались с Беркли в том, что существа, неспособные приводить в движение глаза и конечности, не имели бы никакого понятия о расстоянии или третьем измерении.

Такой взгляд мне кажется неосновательным. Ему, безусловно, противоречит тот неотразимый факт, что все наши ощущения обладают известной объемностью и что первоначальное поле зрения (как бы несовершенно мы ни определяли в нем расстояния между предметами) не может представлять нечто плоское, как единодушно утверждают сторонники Беркли. Взгляду Беркли противоречит также другой неотразимый факт: восприятие расстояния представляет собой настоящее зрительное ощущение, хотя бы я и не был в состоянии указать какой-либо физиологический процесс в органе зрения, различные степени которого известным закономерным путем соответствовали бы изменениям в чувстве расстояния. Последнее вызывается в нас всеми зрительными "знаками", о которых говорил Беркли, и, сверх того, некоторыми другими, каковы, например, бинокулярное несовпадение Уитстона и параллакс, образующийся при легком движении головы. Явления эти, возникая в нас, кажутся зрительными ощущениями, а не чем-то специфически отличающимся от двух других измерений зрительного поля.

Взаимная равнозначность третьего измерения с первым и вторым (верх и низ, правая и левая стороны) в нашем зрительном поле легко может быть установлена без помощи чувства осязания. Существо, состоящее из одного глазного яблока и в то же время одаренное нашими умственными способностями, созерцало бы точно такой же трехмерный мир, как и мы. Ибо те же видимые таким существом предметы, покрывая при передвижении то одни, то другие части сетчатки, установили бы взаимную равнозначность первых двух измерений в зрительном поле, а вызывая физиологические процессы, обусловливающие различные степени чувства глубины, они установили бы шкалу соответствующей равнозначности первых двух измерений с третьим.

Прежде всего, согласно установленным принципам, одно из зрительных впечатлений, получаемых от предмета, принимается за "истинное" изображение размеров. Эго ощущение является знаком, что данная вещь. налицо, а вещь уже послужит мерилом для всех остальных впечатлений, и зрительные ощущения на периферических частях сетчатки сравняются по своему объективному значению с ощущениями, получаемыми от того же предмета на центральных частях. Этот факт не требует никаких разъяснений в том случае, когда расстояние предмета от глаз не изменяется и передняя часть его остается в том же положении. Но может быть и более сложный случай: например, предположим, что объект зрения – палка, видимая сначала во всю ее длину, а затем приведенная во вращение (перпендикулярно плоскости поля зрения) около одного из своих концов и этот неподвижный конец – ближайший к нашему глазу. Тогда при движении палки ее изображение станет постепенно все более и более укорачиваться, ее дальний конец будет казаться все менее отдаленным от ближайшего неподвижного конца и, наконец, появившись с противоположной стороны, снова начнет отдаляться, пока изображение палки не возвратится к первоначальному размеру.

Предположим, что описанное движение палки стало для нас привычным; в таком случае наш ум будет предрасположен реагировать на него согласно с обычным принципом (который заключается в наивозможно большем сведении всех данных опыта к общему единству) и будет рассматривать в данном явлении скорее движение неизменяющегося тела, чем изменение формы, происходящее в неустойчивой массе. Здесь чувство глубины вызывается в нас скорее более далеким, чем более близким концом. Но как определяется степень этой глубины? Что служит ее мерилом? Почему в то мгновение, когда дальний конец почти исчезает из глаз, мы приравниваем разность между его расстоянием от глаз и расстоянием от глаз ближайшего конца длине почти целой палки? Дело в том, что эту длину мы уже видели и измерили с помощью известного зрительного ощущения ширины. Отсюда мы видим, что каждой данной степени чувства глубины соответствует определенное по степени ощущение ширины и что, следовательно, измерения глубины становятся равнозначными измерениям ширины. Беркли был прав, утверждая, что способность измерять расстояния есть результат наведения и опыта, но он ошибся, полагая, что эта способность не может быть развита путем одного только зрительного опыта.

Роль ума при восприятии пространственных отношений. Хотя Беркли был неправ, утверждая, будто из одних зрительных впечатлений не может развиться восприятие расстояний, тем не менее он оказал большое влияние на психологию, показав, как бессвязны и несоизмеримы между собой по отношению протяженности различные первоначальные наши ощущения, и заставив нас увидеть в столь быстрых, непосредственных пространственных восприятиях почти всецело результат воспитания. Осязательное пространство – один мир, зрительное – другой. Эти два мира, в сущности, не имеют между собой никаких общих точек соприкосновения, и только благодаря ассоциации идей мы знаем, что данный объект зрения обладает в качестве объекта осязания такими-то и такими-то свойствами.

Лица, которые от рождения страдали катарактой и потому заменяли зрение осязанием, прозрев после операции, оказывались до смешного не способными называть верно предметы, впервые попадавшиеся им на глаза. Когда одному из таких пациентов показали после операции десятилитровую бутыль, держа ее на расстоянии фута от глаз, и спросили его, что это такое, он отвечал: "Весьма возможно, что это лошадь". Равным образом и об относительных расстояниях предметов от глаз подобные пациенты не имеют никаких точных понятий в моторных терминах. С практикой все неясности в зрительных впечатлениях быстро исчезают и новые для пациентов зрительные ощущения переводятся на привычный для них язык осязательных ощущений. Факты отнюдь не доказывают, что зрительные ощущения непротяженны: из этих фактов мы видим только, что необходимо обладать более тонким чувством аналогии сравнительно с большинством людей, чтобы суметь усмотреть в зрительных ощущениях те же внешние пространственные формы и отношения, которые первоначально были доставлены осязательными и моторными впечатлениями.

Заключение. Резюмируя сказанное, мы видим, что история возникновения пространственных восприятий станет для нас понятной, если мы, с одной стороны, примем за нечто первично данное ощущения с известной степенью прирожденной им протяженности, а с другой – допустим влияние обычных факторов различения, подбора и ассоциации при возникновении этих ощущений в нашем сознании. Изменчивый характер многих зрительных ощущений, благодаря которому то же ощущение может служить показателем столь различных размеров, величин и положений предметов, дал повод многим психологам утверждать, что пространственные отношения вовсе не могут быть результатом ощущений, но должны происходить от высшей духовной силы интуиции, синтеза и т.п. Но тот факт, что каждое непосредственно данное ощущение может в любое время стать знаком для другого мысленно воспроизводимого нами, достаточно объясняет все относящиеся сюда явления, и потому предполагать, что свойство протяженности создается из непротяженных элементов при помощи сверхчувственной силы ума, нет никакой надобности.



<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>
Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)